Николай Алексеевич Никифоров
Встреча. Д.Д. Бурлюк и Н.А. Никифоров
Другие публикации этого раздела
http://obivatel.com/artical/55.html
http://obivatel.com/artical/17.html
http://obivatel.com/artical/77.html
http://obivatel.com/artical/148.html
http://obivatel.com/artical/171.html
http://obivatel.com/artical/189.html
http://obivatel.com/artical/211.html
http://obivatel.com/artical/241.html
http://obivatel.com/artical/276.html
http://obivatel.com/artical/290.html
http://obivatel.com/artical/323.html
http://obivatel.com/artical/353.html
http://obivatel.com/artical/374.html
http://obivatel.com/artical/395.html
http://obivatel.com/artical/409.html
http://obivatel.com/artical/439.html
http://obivatel.com/artical/455.html
http://obivatel.com/artical/475.html
http://obivatel.com/artical/511.html
http://obivatel.com/artical/518.html
http://obivatel.com/artical/538.html
http://obivatel.com/artical/554.html
http://obivatel.com/artical/580.html
http://obivatel.com/artical/588.html
http://obivatel.com/artical/662.html
http://obivatel.com/artical/680.html
http://obivatel.com/artical/684.html
http://obivatel.com/artical/700.html
Леонид ЛЕРНЕР
ЭТОТ ФАНТАСТИЧЕСКИЙ НИКИФОРОВ
Вместо предисловия
Вместо предисловия буду дразнить тебя, читатель. Особенно тех, в которых живет жилка коллекционера. Потому что на самом деле я вовсе не коллекционер. В этом и заключается история этой книги.
Я вовсе не собирал свою коллекцию. И, уверяю вас, это и есть истинная история. Эта коллекция никогда не лежала ни в сундуках, ни в спецхранах, что характерно для большинства коллекций. Да, я не собирал свою коллекцию, но однажды, оглянувшись на свой дом, вдруг понял, что живу в некоем удивительном пространстве, в котором все пронизано красотой.
Помню, как священник, придя «чистить» нашу квартиру, заметил: «Вообще-то церковь не поощряет излишнее художественное убранство в домах. Но у вас, должен признать, все живое, все проникнуто любовью и теплом людей, которые всю эту красоту творили».
По утрам я просыпаюсь посреди буйной ярмарки, где священнодействует узбекская чайхана, вокруг летают странные птицы, гуляют фантастические звери, цветут пейзажи и натюрморты.
И думаю о том, что это не столько изделия мастеров, сколько таинственные существа природы.
Когда-то я жил в коммуналке, в комнате со старой кушеткой и угрюмым шкафом, на котором стоял корабль с алыми парусами. Летом эти паруса надувались и горели от ветра и солнца, залетающих в открытое окно.
Я был романтиком. И, вероятно, так бы и пребывал в абстрактных романтиках, не сведи меня судьба с удивительным человеком, тамбовчанином Николаем Алексеевичем Никифоровым.
Однажды он пришел ко мне домой и буквально все перевернул. Мама с ужасом и восхищением наблюдала, как сухой и необыкновенно длинный человек ловко и с какой-то неуловимой гармонией передвигается по дому, превращая все наше ничтожное имущество так, что все засветилось и даже в некотором роде засверкало.
Превратив наше барахло, как мне казалось, в какую-то новую жизнь, он, наконец, сел и заговорил. Голос и слова у него были какие-то волшебные, словно он очутился в некотором царстве-государстве.
- Господи! – воскликнула мама. – Откуда вы?
- Из Тамбова, - торжественно ответил он. – Из города, которого чудесней нет на свете. Но это для меня, потому что я там живу. Хотя, честно говоря, это обычный провинциальный город с немощеными улицами. Впрочем, там даже есть ресторан «Тамбов», в котором очень вкусно кормят. Я холостяк и часто там обедаю.
Затем он взял с буфета коробочку с обыкновенными камешками, которые собирала мама, и мгновенно превратил их в самоцветы. Чем совершенно очаровал маму.
- Простите, вы ведь коллекционер, - вмешался я. – И говорят, у вас есть такие вещи, о которых мечтают знаменитости?
- Ну, вы преувеличиваете. Вот приедете ко мне и убедитесь. Ничего особенного.
Честно говоря, я кое-что о нем уже слышал. В частности, историю его отношений с Ираклием Андрониковым. Ее передавали из уст в уста. Их познакомили в ресторане ЦДЛ, где они оказались за одним столиком. Никифоров в какой-то момент попросил у Андроникова фото с автографом для своей коллекции. Андроников вежливо отказал, сославшись на крайнюю занятость. На этом дело будто бы и кончилось. Как вдруг однажды в квартиру к знаменитому лермонтоведу пожаловал человек с пакетом, коротко сообщив: «От Никифорова». И тут же исчез. Ираклий Луарсабович развернул пакет и обомлел. Перед ним лежала старинная книга «Записки убийцы Лермонтова», которую он искал долгие годы, пока не узнал, что она, якобы, сгорела при пожаре в знаменитой библиотеке княгини Нарышкиной. В ответ он послал Никифорову со словами извинений свое огромное фото с надписью фломастером: «Другу Лермонтова и тамбовской казначейши».
А познакомились мы с Никифоровым в высшей степени странно. Он зашел в газету «Московский комсомолец» и передал мне привет от художника Карлова, который рассказал ему, что я впервые написал о его необыкновенных котах. Это действительно было. До меня почему-то никто не писал, что его необыкновенно живые коты путешествуют уже по всей Москве.
Я написал о Никифорове первый материал: «О самоваре, который пережил семь царей». А, спустя несколько дней, Никифоров позвонил и пригласил меня на встречу с Давидом Бурлюком, который, спустя сорок лет, впервые приехал в Москву из Америки. И мы отправились на эту встречу, перевернувшую всю мою жизнь.
Он встретил меня у входа гостиницу «Националь», церемонно поклонился важному швейцару и повел на третий этаж. Возле столика дежурной таинственно, как свой, спросил: «У себя?». И дежурная ответила, чуть не шепотом: «Скоро будут. Сказали, что на часок к Лиле Брик».
Мы уселись в высокие кожаные кресла и Никифоров, наконец, сообщил:
- Сейчас вы познакомитесь с Бурлюками, Давидом Давидовичем и Марией Никифоровной. Они приехали сегодня утром, об этом, кроме меня, не знает еще никто, ни в Союзе писателей, ни в Союзе художников. Иначе говоря, приехали, как туристы. Инкогнито. Впервые за сорок лет эмиграции.
- А как же вы узнали? – изумился я. – Вы разве знакомы?
- В моей коллекции тридцать уникальных картин Бурлюка, писанных еще в пору футуризма. Лет двадцать назад я написал ему в Америку и с тех пор мы не только друзья, но почти родственники. Он называет меня «сынок», а я величаю его «папочкой».
С этими словами он вскочил с кресла и ринулся к лифту. Из него выходили Бурлюки.
- Сынок!
- Папочка!
Они обнялись, будто ждали этого всю жизнь.
Я робко подошел к ним, и Никифоров торжественно представил меня:
- Мой молодой талантливый друг.
Давид Бурлюк снял шляпу и весело сказал:
- Надо отметить встречу. Сынок, я же миллионер! Где мы можем потратить эти проклятые деньги?
Вскоре мы сидели в самом шикарном ресторане Москвы – в старом «Национале». Разговор зашел о Маяковском. Мария Никифоровна наклонилась ко мне:
- Простите, сколько вам лет?
- Двадцать семь.
- Доде было столько же, когда он привел к нам в дом Маяковского. Мы его усыновили, он четыре года жил у нас.
Бурлюка, меж тем, узнавали за соседними столами. Подошел Перцов, автор монографии о Маяковском.
- Давид Давидович, прочтите что-нибудь. Маяковский говорил, что лучше вас его никто не читал.
- Преувеличивал,- махнул рукой Бурлюк. - После него кто бы осмелился читать! Ладно. Раз его нет, прочту. Любимое.
Он встал, набычился и, вытянув руку, начал: «Я сразу смазал карту будня,/ Плеснувши краску из стакана,/ Я написал на блюде студня/ Косые скулы океана...»
Заканчивая, мощно выкрикнул, как бы призывая весь ресторан свершить чудо: «А вы фокстрот сыграть смогли бы на флейте водосточных труб?».
В зале хлопали, кричали «еще!». Но он явно устал. Грузно опустился на стул повернулся ко мне.-« А вы знаете что-нибудь?»
- «Облако в штанах», - с готовностью откликнулся я.
- Нет, это очень длинно, - поморщился он.
- Тогда, может быть, «Скрипку»?
- Годится! – воскликнул он.
Снова поднялся и крикнул:
- Господа! Этот мальчик прочтет вам «Скрипку и немножко нервно»!
У НИКИФОРОВА
Из «Националя», позвонив маме, чтобы не беспокоилась, я сразу же отправился с Никифоровым в Тамбов.
И тут был просто потрясен.
Всю жизнь проспав на раскладушке, ибо экономил каждый квадратный сантиметр для своей коллекции, Никифоров собирал все. В его коллекции хранились редчайшие письма Маяковского, перстень с секретом Петра Великого, «Мадонна» Рафаэля и ... гнутые гвозди. Сотня чудо - гвоздей, изображавших животных, растения, людей. Я понял, что Никифоров величайший романтик, ибо и «Мадонну» Рафаэля (за которую ему в Италии предлагали баснословные деньги) и волшебно выгнутый гвоздь он считал суть равными величинами- явлением чуда.
Повторяю, я был романтиком. Я коллекционировал сны, впечатления, неудачные романы... Словом, все то, что не требует денег, отдельной квартиры и нужных знакомств.
Но, спустя годы, и сам вдруг обнаружил, что пребываю в мире необычных вещей, без которых не мыслю своего земного бытия. Однако... Прежде чем поведать о том, как это произошло, добавлю еще об одном чуде, которое могло случиться только с Никифоровым.
Признанный всем миром, почетный гражданин многих государств, Никифоров слыл в Тамбове чудаком. Так он и жил в двухкомнатной квартирке, пока волею случая не получил целый особнячок. Случилось это, когда в СССР пожаловал один из наших любимых иностранцев – художник-коммунист Рокуэл Кент. Его встречали на уровне ЦК партии. Спросили – где он хочет побывать. Кент выбрал Ленинград, Новосибирский академгородок и... Тамбов. Тамбов вызвал недоумение. Художник пояснил, что там живет его друг, Николай Никифоров. Срочно позвонили в Тамбов: сможет ли этот Никифоров принять высокого гостя? Сам председатель горисполкома влетел в квартирку коллекционера и повез его выбирать жилплощадь – что душе угодно. Душе потомственного дворянина угодно было поселиться в старинном особнячке, где в это время проживали восемь семей. В результате, все эти семьи, как по щучьему велению, получили отдельные квартиры, а Никифоров разместился со своей коллекцией аж в восьми залах. Впрочем, и тут не изменил своей раскладушке. А к приезду друга Кента купил матрас, на коем, к ужасу тамбовских чиновников, тот и почивал, уверяя, что «обожает половую жизнь».
Я приезжал к Никифорову еще не раз. И однажды даже спал на матрасе Рокуэлла Кента. Мы гуляли ночью по Тамбову и Николай Алексеевич рассказывал о своих путешествиях чуть не по всему миру. Каждый год, как владельца Рафаэля, его приглашали в Италию на выставки великого художника. В Индии он просто стал своим, так как был давно уже объявлен Почетным гражданином этой страны. Как-то, в один из визитов, на одном из раутов с ним произошел каверзный случай. Одна из самых очаровательных девушек поднесла ему на подносе бокал вина. Он никогда не пил ничего спиртного, но тут, сраженный ее красотой, не удержался и пригубил. И тут же упал в обморок.
-Я и в самом деле никогда ничего не пил и не курил, а тут такой казус, - рассказывал он. – Никогда себе этого не прощу.
А теперь о том, как я все-таки стал коллекционером.
Путешествуя по стране от самых разных журналов, я собрал уникальную коллекцию народного искусства. Впервые я кое-что напечатал о ней в народно-художественном журнале «Мастера», который сам и редактировал. В частности, новеллу о великом народном мастере Василии Дмитриеве, ныне уже покойном, а в то время мастерившим топором уникальных зверей, которых даже ни в одном зоопарке нет. То были звери и животные Василия Дмитриева, за которыми охотились все известные народные музеи, где они отныне и проживают.
Дмитриев жил в псковской деревне Татищево, и по имени этой деревеньки знаменитые коты Дмитриева прозвали Татищевскими. Первым за ними приехал директор галереи «Альфа-арт», созданной владельцем Альфа-банка и, естественно, миллиардером Михаилом Фридманом.
Татищевские коты, видимо, произвели сильное впечатление на банкира. Он очень хотел их иметь. Предлагались большие деньги, но я, в то время практически «безлошадный», отказался продать их Фридману. А спустя несколько лет, после кончины Дмитриева, я передал его потрясающих котов, а с ними и слонов, и сов, и жирафа в музеи.
Я бывал у Николая Алексеевича в Тамбове не раз. Он писал обо мне в «Тамбовской правде», я о нем - в «Огоньке» и «Смене».
В одну из последних наших встреч я заехал в Тамбов со своим другом Романом, с которым мы путешествовали по всей России, Средней Азии, Закавказью... А на обратном пути я предложил Роману навестить моего друга в Тамбове.
У нас в это время был денежный кризис. И, явившись в Тамбов, мы сразу же отправились в «Тамбовскую правду», чтобы продать кое-что из моих многочисленных репортажей. Ибо фамилия главного редактора газеты – Помогаев - казалась весьма обещающей.
Секретарша в приемной, подозрительно оглядев наши, повидавшие виды плащи, доложила главному о прибытии московских журналистов.
Александр Иванович Помогаев вышел навстречу, улыбаясь. Вся его полная фигура, румяные щеки, животик – излучали любезность.
- Давненько никто из Москвы не заглядывал, - сказал, пожимая руки, усаживая на гостевой диван. – Какими судьбами?
- Путешествуем по России. В дороге сильно поиздержались. И вот судьба! В Мичуринске увидели в газете вашу фамилию...
- Что же в ней такого особенного?
- Вы рождены, чтобы помогать людям, - ответил я, вбив гвоздь в мистическое вступление Романа. – И вот мы здесь.
Александр Иванович вернулся за редакторский стол и уже оттуда, голосом, почти утратившим любезность, произнес:
- Я вас понял, товарищи. Но как? Чем я могу вам помочь?
- У нас с собой интересные материалы. Об искусстве, о московской жизни, - объяснил я.
Помогаев нажал какую-то кнопку, и в кабинет заглянула секретарша.
- Пригласите Митрофана Кузьмича.
Вошел лысый человек в круглых совиных очках с очень ответственным лицом.
-Наш ответственный секретарь. С ним все и обсудите. Все с ним! – отфутболил нас Александр Иванович.
У Митрофана Кузьмича, надеясь сразу его расположить, я спросил:
- Вы, конечно, знаете Николая Алексеевича Никифорова? Приезжал в Москву и буквально потряс столицу коллекцией тамбовского собирателя – «Мадонна» Рафаэля!
- Есть у нас такой чудак, - поморщился Митрофан Кузьмич. – Шума от него много. Ну, а что у вас?
Я открыл папку с моими сокровищами.
- Вот, к примеру, Лесная Дача Тимирязевской академии. Уникальный лес в центре Москвы. Знаменитый Булонский отдохнет. Подлинное чудо: сто сорок пород деревьев, грибы, малина, змеи, ежи, зайцы...
- Не пойдет, - прервал Митрофан Кузьмич. – С Тамбовом не связано.
- А вот гениальный деревенский игрушечник. Самородок. За его изделиями музеи охотятся.
- Где живет?
- Под Псковом.
- Если бы под Тамбовом... Что еще?
- Мастер художественного стекла, второго такого в мире нет. Из стекла «Бабье лето» изваял.
- В Москве живет?
- В Москве.
- Нам бы такого в Тамбов. Что еще?
- Русские колокола. История церковных звонов.
- У нас в Тамбове всего одна церковь. Людей дразнить.
Но тут вмешался Роман.
- Есть один материал, который вас точно устроит, - загадочно сказал он. – Леня, давай сюда «Тайну Капнистовской тетради». Автограф Пушкина в архиве сказочника Андерсена! Тайна, покрытая мраком. Но Леня ее открыл.
Я выложил свою заветную «Тетрадь», проданную уже чуть ни во все издания СССР, кроме «Тамбовской правды».
Митрофан Кузьмич вник и, к нашему удивлению, зачитался. Закончив, сказал:
- Пушкин ломает все границы. Дадим в воскресный номер.
Воскресная тридцатка позволила взять номер в гостинице Цна на берегу этой самой реки. Вечером спустились в ресторан, напоминавший столовку общепита, тихий и безлюдный. В тишине одиноко терзали бурые полтавские котлеты, когда в зал вбежала стайка девиц. Сели, мгновенно выпили и начали веселиться.
- Эй! – окликнули нас. – Чего сидите, как сычи? Давайте к нам!
Мы охотно пересели. И вскоре, стуча вилками по столу, пели с ними «Прощание славянки». Оказалось, что для них это родной марш, ибо автор «Славянки» Василий Агапкин – в прошлом студент и преподаватель тамбовского музучилища, где нынче эти девицы учатся играть на трубах, гобоях и флейтах.
И тут наши новые знакомки поинтересовались: а мы-то, собственно, что делаем в Тамбове?
- Хотим встретиться с Никифоровым, вашим знаменитым коллекционером. Вы его знаете?
- Кто ж его не знает? – оживилась компания. И стала дружно скандировать:
- Коля складной! Коля складной!
- Почему «складной»? – поразился я.
- Потому что спит на раскладушке, - захихикали студентки. – И сам длинный-длинный. И самый холостой в Тамбове. И женщин очень любит.
Для меня это явилось откровением. В Москве Николай Алексеевич предстал как сама галантность. Блистал и очаровывал дам. И вдруг – Коля, да еще Складной.
От девиц, столь удививших нас, мы собрались было к нему. Но он опередил нас. В номере зазвонил телефон. Я поднял трубку и услышал его голос:
- Прочел вашу статью. Его Сиятельство граф Капнист, наконец, снова пожаловал в Тамбов. Знаете ли вы, что именно здесь, в Тамбове, Лев Пушкин проиграл в карты графу эту самую тетрадь? Надолго к нам?
- Завтра уезжаем.
- А я только что с Востока. Из Индии. Приду, расскажу.
Николай Алексеевич пришел поздно вечером и позвал нас гулять.
- Каждую ночь гуляю. И навещаю своих милых дам.
- А вас, оказывается, все тамбовские девушки знают, - вспомнил я. – Даже кличку вам придумали.
- Какую? – весело, с интересом спросил он.
- Коля складной. Вы не в обиде?
- Да что вы! Забавно. Чем не вор в законе? А ведь это благодаря вам. Помните, в «Огоньке» вы же и написали, что сплю на раскладушке. Весь город смеялся.
Ясной холодной ночью мы сидели на берегу Цны, и Николай Алексеевич рассказывал о приключениях почетного гражданина Индии.
- А я ведь никогда не спал на раскладушке. Ночами гуляю, а к утру навещаю одну из своих любимых дам. Ладно, хватит о женщинах. Пойдемте ко мне. Будем пить чай и читать подлинники писем Маяковского к Евгении Ланг.
Постскриптум
Не могу не вспомнить, как Никифоров, уже старый и больной, заехал ко мне поздравить с выходом моего народно-художественного журнала «Мастера».
То была наша последняя встреча.
Спустя несколько лет его не стало. Он ушел на девяностом году своей поистине блистательной жизни.
8 мая 2018 г.